Наша школа носила имя Зои Космодемьянской, первой женщины – Героя Советского Союза. По этому поводу нам постоянно устраивали лекции о ее жизни: как училась Зоя, что читала, какие писала сочинения – это должно было нас вдохновлять, так нам говорили, правда, не объясняли, вдохновлять на что именно. Но и так было понятно, на подвиг, на что же еще? Мы – советские дети, октябрята и пионеры, всегда должны были быть готовы к Подвигу. Кроме того,  рассказывали о героической смерти Зои, особенно упирая на пытки, которым ее подвергли фашисты – в деталях описывали как ей вырывали ногти, жгли губы керосиновой лампой, как раздев донага, босой в мороз водили по улицам, а гитлеровцы плевали на нее и обливали помоями из ведра, а потом повесили и надругались над телом – отрезали левую грудь. О самом подвиге, о том, что же именно свершила юная героиня, странным образом, почти ничего не говорили. Что-то там подожгла или взорвала, на то она и партизанка. Раз в год нас возили в музей в деревне Петрищево под Москвой, где она погибла. Не каждая школа  удостаивалась носить имя  героя, большинство оставались безымянными, и все равно, по всей стране у нас были побратимы –    десятки школ и пионерских дружин имени Космодемьянской. Делегации из провинциальных русских городов  и даже из других союзных республик регулярно приезжали к нам в школу, и тогда конца не было торжественным линейкам,  парадам и концертам в школьном актовом зале.   Поскольку стихов, поэм, ораторий, песен, фильмов и спектаклей, посвященных Зое советскими авторами было не счесть, то программа бывала довольно насыщенной, хотя и мало менялась от года к году.

Дома Зою Космодемьянскую не любили. Отец  утверждал, что никаких партизан под Москвой в 41-м году не было и быть не могло. Что она не существовавший на самом деле человек, а персонаж, придуманный каким-нибудь корреспондентом фронтовой газеты Красная Звезда, вероятнее всего евреем, и растиражированный сталинской пропагандисткой машиной для вполне понятных целей. –  Не вероятнее всего, а именно евреем, и не для Красной звезды, а для “Правды”, – вступала мама – Звали его Лидов, это он написал  первую статью с той знаменитой фотографией с отрезанной грудью и веревкой на шее. Но это никакая не фотография, а подделка– потому что как бы они могли ее сфотографировать, если, когда туда пришла Красная армия ее давно похоронили?

 – Как ты не понимаешь, ее не могли похоронить, потому что ее никогда не было! – кричал в ответ отец. – Вместо того, чтобы рассказывать о настоящем, каждодневном подвиге миллионов людей, которые потом и кровью вытянули на себе войну и победили, они стряпают сказки, замешанные на извращенных фантазиях убогого импотента! Это же чистейшей воды порнография!

Мама делала большие глаза и прикладывала палец к губам.

Чем старше мы становились, тем более странный эффект имели на нас “вечера памяти”. Огромная фотография  Зои,  мучительно красивой, с запрокинутой головой, в разодранной одежде, одна грудь – уцелевшая – с торчащим соском притягивает к себе взгляд, вторая – отрезанная – пугает и отталкивает. Волосы разметались на снегу, глаза закрыты – этот образ волновал нас, двенадцатилетних, тягучим, неведомым образом. Что-то темное и горячее поднималась из глубин живота, и голова шла кругом… А со сцены в это время  старшеклассница срывающимся голосом читала отрывок из статьи Александра Довженко: “Холодно Зое. Опухшие от мороза и побоев руки ее сжаты в кулаки, босые  ноги почернели за страшную ночь от мороза. Опухли искусанные в кровь губы: двести ударов немецких ремней всю ночь выбивали признания из нежных девичьих уст и не выбили. Не закричала, не заплакала, не застонала”. 

Во время одного из таких вечеров я, не выдержав духоты, надрыва и того непонятного, что происходило с моим телом, выскользнула из зала. Сама не знаю как, я оказалась рядом с пустой раздевалкой   физкультурного зала. Там я столкнулась с Сашкой Зориным и Серегой Фадеевым из нашего класса, которые тоже сбежали с концерта и бесцельно шатались по школе. Небольшая раздевалка была перегорожена вешалкой и высоким ящиком для сменной обуви. Не обменявшись ни одним словом, мы устремились в    закуток у дальней стены и лихорадочно принялись исследовать тела друг друга. Их руки шарили, расстегивали, задирали, стягивали вниз, мои боролись с дурацкими пряжками их школьных ремней, пока мальчики сами мне не помогли. Мы трогали, гладили, щупали, сжимали, все так же молча, стараясь не глядеть друг другу в лицо. Мне было стыдно смотреть им в глаза, они тоже старательно отводили взгляд, но наши руки и тесно прильнувшие друг к другу тела не ведали ни стыда, ни неловкости. Мы так увлеклись, что не заметили, что перед нами стоит уборщица, маленькая, горбатая старушка, с вечно слезящимися, блеклыми голубыми глазами.

– Да что ж вы такое творите, бесстыдники? – она обрела, наконец, дар речи – А ну я вас сейчас!

Она замахнулась мокрой половой тряпкой, обдав нас потоком брызг. Холодная, грязная вода мгновенно привела нас в чувство. Мы вскочили и бросились врассыпную.

 

2

 

Прямо на меня уставилось дуло немецкого Тигра. Страшная махина, огромный, неповоротливый, уродливый танк. Воплощение зла. Меня передернуло. “Смерть фашистским оккупантам!” – заорала я в  полный голос и пнула танк ногой по гусенице. Кажется, отпустило. Пружина, которая все последнее время сжималась у меня внутри живота, немного расслабилась. Вокруг никого нет, можно даже вскарабкаться на танк, если есть желание. Желания залезать не было, а вот в дуло хотелось заглянуть, но не хватало роста. Вокруг  тут и там были разбросаны валуны, я прикатила один поближе и залезла на него. У Достоевского Свидригайлов боялся, что вечность это закоптелая банька с пауками. Банька-то это еще ничего, а вот если такая страшная, холодная, всепоглощающая чернота?    Заморосило, хотя по радио обещали сухую и теплую погоду. Интересно я провожу праздники – одна, под дождем, осматриваю старые танки и думаю о вечности.

– Немедленно прекрати курить! Девочка, я к тебе обращаюсь, – ко мне на всех парусах семенила пожилая толстуха, одной рукой придерживая грудь, другую она протягивала ко мне, будто пыталась вырвать у меня изо рта сигарету.   

Я ретировалась так же как пришла, перепрыгнула через забор, и скрылась в лесу, вряд ли она станет меня преследовать. Наверное, я повернула не туда и вместо того, чтобы выйти в поселок, я только заходила дальше в лес. Проплутав минут двадцать, я поняла, что понятия не имею, где нахожусь. Заблудиться я не боялась, вокруг сплошные дачные поселки, когда-нибудь я выйду к людям, но меня бесила сама ситуация: почему я опять одна, и что я делаю в этом лесу?! Во всем была виновата Алена. Она вдруг объявилась перед праздниками. Как ни в чем не бывало, позвала на дачу. С тех пор как она переехала жить к отцу с его новой семьей, мы не общались несколько месяцев, даже не говорили по телефону, она мне не звонила, я ее новый телефон не знала.  

Последний раз мы виделись на день ее рождения. Шестнадцать лет это вам не хухры-мухры. “Земля тряслась как наши груди, смешались в кучу кони, люди”: кого она только не пригласила. Наш старый класс в полном составе – к этому моменту мы уже обе ушли, я – в медицинское училище, она – в блатную спецшколу, – мажоры из ее нового класса, гопники, по которым плакала детская колония,  друзья друзей, залетевшие на огонек. Дверь в квартиру оставили открытой  настежь, постоянно заходили новые люди, чаще большими компаниями. Я-то надеялась, что мы посидим с Аленой вдвоем, поговорим по душам, как раньше, но она трещала без умолку со своими новыми подругами, смеялась дурацким анекдотам, а потом вообще пропала из квартиры – убежала на улицу с гопниками кататься на мотоцикле.

С  начала учебного года  я никого из своих бывших одноклассниц  не видела – я и Алену видела теперь редко  – и по ним не скучала. От нечего делать я решила немного порисоваться, даже не решила, оно само так получилось:   они смотрели на меня во все глаза, как на пришельца из космоса, как будто ждали от меня чего- нибудь этакого. “Вы хочете песен? Их есть у меня!”  Я травила медицинские байки, а они слушали меня, раскрыв рты. Сейчас все встало на свои места: они были маленькие глупые школьницы, не видавшие настоящей жизни, а я – взрослой, матерой волчицей, понюхавшей пороху на своем веку. Меня несло. Я говорила и говорила, запивая каждую новую историю стаканом портвейна “Кавказ”: о морге, о гериатрическом отделении в больницах, где бабки лежали месяцами, пока не умирали от деменции и пролежней, о запахе, который преследует меня постоянно, сколько ни забивай его сигаретами и выпивкой, о приемном покое дежурной больницы, куда ночами Скорые свозят подобранных на улице пациентов, в основном, пьяных мужиков, упавших, да так и заснувших в снегу. Господи, как же они, проспавшись, плачут в голос, когда понимают, что ночью отморозили конечности, и им ампутируют несколько пальцев. Как им теперь работать, семью содержать? Один раз – в ту ночь санитары собрали по больнице все обмылки и варили новое мыло в огромном тазу, от чада и запаха хотелось повеситься – привезли парочку. Оба пьяные. Она с ножевым ранением, он с ошпаренными  руками, так, что  кожа свисала клочьями, и пятнами ожога  на лице. Обычное дело, повздорили из-за выпивки. Он ее пырнул ножом, она в ответ плеснула в него кипятком, но он  успел прикрыть лицо руками. Это, разумеется, догадки, они друг друга не выдали.  Мужик стоял на своем:  она упала и наткнулась на нож,  он бросился ей помочь, и на него вылилась кастрюля с кипящим супом. Никто ими не занимался, развели по разным помещениям, сестры спорили, врачи ругались с бригадой Скорой помощи, зачем такую рвань привезли к ним в больницу, санитары пошли дальше варить мыло. Слышим: стоны, крики. Прибегаем, видим, по коридору тянется кровавый след.  По следу дошли до кабинета, где оставили хахаля с ожогами. Оказывается, она приползла к нему на животе, держаться на ногах наша Джульетта не могла, и теперь они любили друг друга. Кричали от страсти, стонали от полученных увечий, ну, или наоборот. Санитары их оттащили друг от друга, разумеется. Вызвали милицию.

Проснулась я на следующий день в стенном шкафу. Что произошло,  почему я ночевала в шкафу, не вспоминалось. Алена все разъяснила. Вчера я обиделась, на кого и на что никто не понял, только вдруг я начала ругать их последними словами и угрожала побить. Загнала всех на кухню и закидывала из коридора сапогами, бегала со скалкой в руках за другом детства, в прошлом исполнявшим в их играх роль Тиля Уленшпигеля, а теперь чахлого, постриженного скобочкой уродца, не к месту ляпнувшего что-то про жидов. Выясняла во дворе отношения с гопниками, его защитниками, немного полежала в снегу, чтобы охладиться –  не по собственной инициативе, конечно.  Грустная и промокшая вернулась в квартиру, сказала, что ухожу, зашла в шкаф и закрыла за собой дверь. Алена решила меня не тревожить, а когда потом заглянула в щелку, увидела, что я сплю. Мы посидели, попили чайку, я помогла ей разгрести квартиру, и пошла к себе. Через несколько дней она уехала к отцу.

На дачу поехали впятером: я, Алена, хозяйка дачи  Надя Величко, наша с Аленой  подруга из старого класса, и Вера с Егором.   Встретились уже на перроне. Про  Веру и, особенно, Егора – детей жены отца –   Алена прожужжала мне все уши, но до этого дня я их ни разу не встречала. Вера, высокая, мосластая, с плоским как у тряпичной куклы лицом,  даже не посмотрела в мою сторону. А может, и посмотрела, но за темными стеклами солнечных очков, которые она и  не подумала снять, я ее глаз не видела. Егор курил,  сплевывал на платформу и растирал слюну носком ботинка. Вопреки описанию Алены, на Ивана Карамазова он похож не был.  Передо мной стоял угрюмый мрачный парень с сильно развитой челюстью, бычьей шеей и такими широкими плечами, что из-за них он казался меньше ростом. Здороваться он не стал,  осмотрел меня с головы до ног и отвернулся. Тонкая, мятущаяся душа, бунтарь-одиночка, интеллектуал и философ   – где это все? Я знала, конечно, что Алена влюблена в него с тех пор, как  помнит себя, но ведь нельзя же до такой степени обманываться?

В поезде Егор заигрывал с Величко, не обращая на Алену никакого внимания. Величко хихикала и бросала вороватые взгляды на Алену.   Вера  всю дорогу молчала  и, не отрываясь, смотрела в окно. Каждые десять минут Алена утаскивала меня в тамбур курить, жаловалась на Егора и просила меня быть поаккуратнее с Верой. “У нее очень тяжелый период. Понимаешь, она ездила с отцом в экспедицию, и там у нее начался роман с одним из его аспирантов. Она залетела, а в Москве он ее бросил. Пришлось сделать аборт. Отец не хочет вмешиваться и страшно зол  на Веру.  А тут еще совпало, что я к ним переехала, и Егор бросил школу. Их с Верой мать считает, что я плохо на него влияю,  настроила против меня отца, и они выперли меня назад к матери”.

Дача Величко оказалась маленькой деревянной кабиной, в которой пять человек могли разместиться только лежа на боку в спальниках. План был пойти гулять в лес, может быть, взять на базе лодку и покататься по озеру, вечером развести на берегу костер и запечь картошку. Выпивку мы привезли с собой,  из еды были сушки и рыбные консервы. Выпили. Егор раскраснелся, Вера побледнела, Величко повеселела, а Алена совсем загрустила. Идти гулять никто не собирался. Егор и Величко исчезли. Следом испарилась Алена. Я походила вокруг, но нигде их не нашла. Вернулась на участок, делать было абсолютно нечего, Вера уткнулась в книгу и в разговор вступать не желала. По-моему, она с  самого утра так и не произнесла ни одного слова. Я умирала от скуки и раздражения, занять себя было решительно нечем. “Пойду погуляю, что ли”, – я поднялась. Она даже голову не повернула в мою сторону. Я вышла. В поселке была одна улица, по ней я и пошла.   По обе стороны деревянные дома, кусты боярышника, березы, обычная подмосковная деревня. Дачи у нашей семьи не было, я росла городским ребенком и на природу, в Подмосковье, за грибами или на пикник никогда не ездила. Весь учебный год я проводила в Москве, а летом мы уезжали в Литву или на Черное море. Дома кончились, я шла через лес. Дорога вывела меня к большой поляне, огороженной невысоким плетнем. Прямо на земле стояли несколько танков и минометных орудий времен войны. Я решила осмотреться.

– Привет. Ты что здесь сидишь одна, такая грустная, под дождем? Заблудилась?

Передо мной стояли двое парней, лет двадцати с небольшим, по виду, явно студенты. Глядя на них, сразу думалось спортсмены-комсомольцы-отличники – один среднего роста, второй повыше, с открытыми лицами, румянец во всю щеку, русые волосы, веселые глаза. Нормальные ребята, никакой угрозы от них не исходило. Выяснилось, что они наблюдали за мной еще на танковой площадке, а потом потеряли из виду. Студенты вызвались вывести меня в деревню. По дороге рассказали, что живут на турбазе, сплавляются на байдарках по водохранилищу и прилежащим рекам, иногда разбивают палатку, ночуют под открытым небом, рыбачат. Ладно, что я оказалась в подмосковном лесу первый раз с пяти лет, на турбазе я вообще никогда не бывала. Романтика походов, свежесваренной ухи, песен под гитару у ночного костра, переправ  на плотах и байдарках, подъемов в горы – “лучше гор, только горы” –  поездок в тайгу за туманами, легкой, в меру, фрондой – это была параллельная для меня жизнь, про которую я читала в газетах или слышала от малознакомых людей. Мои родители подобное времяпрепровождение считали неизбывно советским, и значит, не одобряли, как все советское. В походы ходила советская техническая интеллигенция, прослойка людей, которых мой отец на дух не переносил. “Образованщина”  – так он их называл. Именно они были, по его мнению, главной опорой режима, и за это он их ненавидел. “Простой работяга живет тяжело, ничего не видит и возможности не имеет. Так жили его родители, и дед с бабкой. К нему претензий нет. ИТРы же и знают больше, и мозги какие никакие имеют, в любом случае, достаточные, чтобы получить высшее инженерное образование. Но при этом думать своей головой не хотят и собственное мнение иметь боятся. Пошлая законопослушная консервативная масса, в которой никогда и ничего живого родиться не может. Сходят в поход, там перед костром, под водочку и гитару перемоют косточки членам Политбюро, обсудят, какой Тарковский великий режиссер, потому что они в своей жизни больше ничего не видели, и считают себя героями и интеллектуалами. А потом вернутся на работу и будут сидеть на партсобраниях, голосовать “за”, и подписывать письма, осуждающие израильский сионизм и американский империализм. Единственная мысль – всегда и во всем слушаться власть и уважать начальство”. Я в походах ничего плохого не видела; ну, нет возможности у советского человека посмотреть на Большой каньон или коралловые рифы, так что, теперь все, как мой отец, должны с дивана не сходить в знак протеста? И Тарковского я любила. Мы с Аленой в прошлом году стояли в очереди на его полуподпольный показ во “Встрече” несколько часов. Пришли в шесть утра, думали, первыми в очереди будем, как вдруг из морозного тумана вынырнул парнишка, и химическим синим карандашом написал у нас на ладонях номер – трехсот какой-то. На фильм-то мы попали в результате, но Алена так закоченела к тому времени, что в зале отогрелась и заснула.

По пути к даче один из студентов отстал, и до дома меня проводил тот парень, что повыше, Олег. Он мне нравился,  разговорчивый, веселый, спортивный, но в меру. Не такой как Егор. Тот хоть и  был пониже ростом, производил впечатление огромной физической силы.     

 – А хочешь прокатиться вечером по озеру? 

 Я замерла. Мне летом исполнится 16, а ему года 23. Высокий, симпатичный, такого не стыдно предъявить подругам. Я мужским вниманием избалована не была, то есть друзей мальчиков у меня было много, но на свидание меня еще ни разу не приглашали. А ведь это считается свидание, если вдвоем кататься на лодке при луне? Я ему, конечно, свой возраст не сказала, наврала, что учусь в медицинском институте, на первом курсе. Он поверил, почему нет, я всегда выглядела старше своих лет, лицо взрослое, приличного роста, да еще и грудь большая. Затянувшееся молчание Олег расценил как сомнение.

– Если хочешь, можем на один островок зайти, местные рассказывают, там по ночам непонятное свечение бывает, и звуки странные. Аномальная зона.

–  Да ладно, скажешь тоже “аномальная зона”. Это деревенским мерещится спьяну. Все местные самогон гонят. Мне подруга, у которой здесь дом, рассказывала. Она говорит, что многие в лесу видели снежного человека. Прикинь, снежный человек? Мы даже хотели пойти его искать. В шутку, конечно. Я вот была сейчас в лесу, никакого снежного человека не видела.

– Снежный человек – это сказки, вероятнее всего. Но у нас на турбазе даже поисковую группу организовали, ходили в лес. Ничего не нашли, но вернулись все перепуганные. В этих местах на самом деле нечисто. А про островок я с нормальными людьми говорил, и они все очень схоже описывают, что там происходит. Учти, они не знакомы между собой, сговориться не могли. Любопытно взглянуть.  Но если ты боишься, то не поедем не остров. Так просто покатаемся.

Договорились, что он зайдет за мной в восемь. В доме по-прежнему никого не было, кроме Веры. Она уставилась в книгу и признаков жизни не подавала. Я сочла за лучшее считать ее просто предметом мебели, а с мебелью я разговаривать пока не начала. Может быть, в старости, от одиночества и возрастного помутнения рассудка, я начну общаться с комодом или этажеркой, но пока в этом необходимости не чувствовалась. Резиновые сапоги Величко пришлись мне в пору, заодно  я натянула на себя теплую куртку Егора, он ушел налегке, в одном свитере. Сложила в сумку бутылку вина, немного сушек и два плавленых сырка.

– Куда это ты собралась? – спросила Вера как само собой разумеющееся. Я  от удивления чуть не задушила себя шарфом Егора, который тоже решила позаимствовать, а сейчас закручивала вокруг горла.

– Ух ты, никогда не видела разговаривающую табуретку!

– Чего? – они прищурила на меня глаза.

– Adieu, ma jolie – не знаю, почему я вдруг перешла на французский, но если бы я ее просто обматерила, на Веру это произвело бы меньше впечатления. Ее всю перекосило. Несмотря на это она вышла следом за мной во двор. Олег ждал меня у калитки.

– А это еще кто такой?

Я решила, что отчитываться перед ней не обязана и промолчала.

– Эй, куда ты ее ведешь? Чувак, я тебя спрашиваю!

– Меня зовут Олег. Я аспирант в МЭИ, живу сейчас на турбазе, и мы идем кататься на озеро.

– Какое озеро в такой холод? Даже не думай! Аспирант, вот сиди и учись, а не малолеткам мозги пудри, – она вплотную подошла к забору, и теперь их с Олегом разделяло не больше метра.

– Что ты с ней разговариваешь? Давай пойдем уже, – я взяла его за рукав и потащила прочь от забора. Слава богу, она за нами не побежала, а то у нее было такое выражение лица, что чего угодно можно было ожидать.

– Какая суровая девушка! Я на секунду даже подумал, что она меня сейчас ударит. Сестра твоя старшая?

– Да не обращай внимания, у нее сейчас тяжелый период, – я решила на всякий случай не разубеждать его. Пусть знает, что я здесь не одна.

– А почему она назвала тебя малолеткой? Тебе сколько лет на самом деле?

– Ну, что ты, старших сестер не знаешь? Она на шесть лет старше, вот ей и кажется, что я маленькая. У мамы сестра тоже на шесть лет старше, так до сих пор держит ее за младенца.

– Ей 24 года? Надо же моя ровесница. Я бы ей ни за что больше 20 не дал.

– Что-то я не понимаю, почему мы о ней говорим? Может, ты хочешь ее позвать кататься вместо меня?

Олег засмеялся и притиснул меня к себе, я ткнулась лицом в грубую прорезиненную ткань его куртки.

Поселок словно вымер, мы не встретили по дороге ни одного человека.   Прошли через березовую рощу, свернули в лес и молча шли по дороге, пока не вышли на деревянный настил, который вывел нас прямо к воде. Мы еще прошли  немного вдоль берега и вышли на песчаную отмель. Олег скинул тяжелый рюкзак, достал оттуда сложенную резиновую лодку, и начал надувать ее насосом.  

В готовом виде это резиновое изделие показалась мне надувным   матрасом с высокими бортами, на лодку оно похоже точно не было –  овальной формы, ни кормы, ни носа.   

– А она нас двоих точно выдержит?

– Это полуторная лодка, считается на взрослого и ребенка. У меня средний вес, 70 кг, ты весишь килограмм 45, я думаю?

 – 48.

– Округляем и получаем 120 кг. А лодка рассчитана на 150 кг, так что даже есть запас. Ну, залезай. Садись на дно. Сиденье для меня. Ты не думай, это не потому, что я не джентльмен, а просто там уключины для весел. Но может быть, ты хочешь грести?   

Я покачала головой. Грести я не хотела. Лезть в лодку мне тоже не хотелось. Над озером стоял туман, от воды тянуло сыростью и холодом. Луна скрылась за облаками. Мрачная стена леса по берегам сливалась с черной поверхностью воды, в которую опрокидывалось темное небо без единой звездочки.    

– А если волны? Мы же перевернемся.

– Волн не будет, не волнуйся.

Больше я ничего придумать не смогла, поэтому, тяжко вздохнув, зашла в лодку и села, как он велел, на дно. Олег столкнул лодку в воду, немного провел вглубь и запрыгнул сам.  Он быстро приладил весла, сделал несколько сильных гребков, и мы выплыли на середину озера. Под нашей тяжестью лодка просела.  Вода внутрь не заливалась, бортики были довольно высокие, но мне все равно казалось, что половина туловища у меня под водой.

– Ты что ерзаешь? Неудобно?

– Не то что неудобно, но знаешь, холодно очень. У меня ощущение, что я голой задницей сижу на льду.

– Ну да, вода еще очень холодная. Лед окончательно сошел не так давно. Это я не подумал. А ты садись на рюкзак.

После манипуляций с рюкзаком – я боялась, что сейчас мы точно перевернемся – я кое-как устроилась и огляделась. Подул ветерок, туман рассеялся. Впереди, насколько видел глаз, расстилалась водная гладь. Луна, как по заказу, вышла из-за туч, и проложила на воде серебряную дорожку – вот теперь все было в порядке, именно так  я и представляла себе ночное озеро. Я вспомнила Фета:

Уснуло озеро; безмолвен лес;
Русалка белая небрежно выплывает;
Как лебедь молодой, луна среди небес скользит…

Тишину прорвали женские голоса, на все лады выкликавшие мое имя. Сначала далекие, они звучали все ближе и ближе. На берегу показались четыре фигуры. На русалок они не походили.

– Эй, вы там! Немедленно возвращайтесь! – проорал Егор страшным низким голосом.

– Это ты?  – крикнула Алена с таким надрывом, что я не могла ей не ответить.

– Я здесь! Мы едем на остров,  в аномальную зону!  – прокричала я, сложив руки рупором у рта. Над водой прокатилось эхо.

 – Чего?

 – Олег хочет мне показать аномальную зону. Идите домой!

– Дура! Знаю я, что он хочет тебе показать! А ну греби к берегу, мудак! – опять вступил Егор.

– Алена, уведи ты их! У меня свидание, я катаюсь на лодке. Вы что, с ума все сошли?

Олег замер с веслами на весу и крутил головой, переводя взгляд с меня на группу на берегу.

– Что ты замер, Олег? Давай, поплыли. Не обращай на них внимания, – мне даже пришлось его немного толкнуть, чтобы вывести из ступора. Но он не двинулся с места.

– Смотри, козел, или ты сейчас возвращаешься к берегу, и тогда я тебе дам спокойно уйти…

– А если мы не вернемся? Если поплывем дальше? Что тогда? – вдруг прорезался Олег в более высоком регистре, чем он говорил до этого.

– Зачем ты с ним разговариваешь? Что ты его спрашиваешь? Поплыли уже!

– Это что, твой парень? Или брат? Может, сейчас еще отец твой придет?  – сейчас Олег уже не казался мне таким симпатичным. Черты лица заострились, он напомнил мне большую белку. И взгляд тоже беличий, колючий.  

– Да он мне никто! Я его сегодня увидела первый раз в жизни. Дай мне весла, я сама  буду грести – я попыталась было отобрать у Олега весла, но в результате опять плюхнулась на рюкзак

– Если ты не вернешься сейчас, сию же минуту, я тебя найду на твоей базе, и ты тогда пожалеешь, что родился! – Егор подошел к самой кромке воды. У меня мелькнула безумная мысль, что он сейчас бросится за нами вплавь. Видимо, Олег подумал то же самое, потому что на всякий случай взмахнул веслами, и мы отплыли  подальше.  

 – Тебе конец! А ну плыви назад! – истерично закричала Вера и на полном ходу вбежала в воду, окатив остальных фонтаном брызг. Алена и Величко повисли на ней, не пуская дальше.

Я в ужасе наблюдала, как они борются друг с другом, по колено в ледяной воде, освещенные холодным лунным светом. Они что сошли с ума, все четверо одновременно?

– Выйдите все из воды и  отойдите от берега на три метра! – Олег поднялся в лодке в полный рост. – Пока вы не отойдете, я никуда не двинусь!

Я молчала. Было видно, что он принял решение и спорить с ним бесполезно. Еще один псих, пятый. Это луна так на всех действует? Почему я тогда нормальная? Они вышли. Егор сел на песок, снял мокрые носки, надел кроссовки на босые ноги. Вера вытряхивала воду из сапог.

– Отойдите и стойте там, – опять крикнул Олег.

Когда они отошли,  мы поплыли. За несколько метров до берега Олег остановился. 

– Вылезай.

– Да ты что? Серьезно? Подплыви еще чуть-чуть.

– Я подплыву, а они на меня набросятся.

– Никто тебя не тронет, они далеко стоят.

Он неохотно приблизился поближе к берегу, чуть не вытолкнул меня из лодки, и с такой силой ударил по веслам, что в несколько гребков оказался опять на середине озера. Он не останавливался и удалялся все дальше, в сторону закатывающейся за лес луны.  Я развернулась и понуро побрела к берегу. Никто не сказал мне ни одного слова. Я тоже молчала. Егор с Верой ушли вперед, Величко шла за ними на расстоянии десяти шагов, замыкали шествие мы с Аленой.

– Неприятное место и лес такой … у меня ощущение, что на меня смотрят, оглянешься – никого нет, – подала, наконец, голос Алена.

– Лес как лес, – я была рада прервать скорбное молчание. – А где вас черти носили весь день? Что вы делали-то все это время?     

– Послушай, это странно. Тут через лес проходят старые заброшенные пути, никто и не помнит уже, куда они вели раньше, обрываются просто так. Величко говорит, в этом месте всякие штуки непонятные происходят. Она Егор повела смотреть, а я за ними пошла.

– Этот Олег тоже что-то такое говорил. Какие точно штуки?

– Ну, вот часы вдруг останавливаются, а потом начинают идти назад или громкие голоса, шум, как будто рядом расположилась большая компания, а на самом деле кругом пусто.

– Ты сама своими глазами это видела и слышала?

Она отрицательно покачала головой.

 – У нас ни у кого при себе часов не было…   

 – Значит, ничего не было, и быть не может. Максимально, что там может случиться, это что кого-нибудь изнасилуют.

– Забавно, что именно ты это говоришь.

– Почему это?

– Ведь это ты поперлась с совершенно незнакомым человеком непонятно куда. Это не странно, по-твоему? Ты не боялась, что тебя изнасилуют?

– Олег – нормальный парень. Нет, то есть, он – козел, конечно, оказался в конечном итоге, но на насильника он точно не похож.

– Все равно, разве можно вот так с незнакомым мужиком одной?

– А прибегать и угрожать утопить за то, что он меня на свидание позвал, можно? Ладно, проехали. Зачем ты меня вообще позвала, если я здесь как пятое колесо в телеге? Я весь день одна проскучала.

– Никто не собирался уходить так надолго! Мы выпили немного, а потом… – Алена запнулась и замолчала. Я ждала продолжения, но пауза затягивалась. В конце концов, она тряхнула головой, отгоняя мешающую ей мысль. – Ты все равно смеяться будешь. В общем,   по-дурацки получилось.

Мы стояли у крыльца, остальные уже вошли в дом. Алена  смотрела на меня просительно.

– Ты сейчас дома не нарывайся, а то кто его знает, что может случиться? Вера на тебя очень-очень злится.

 – Она на меня злится? Она совсем больная на голову? Что я ей сделала? Она со мной весь день демонстративно не разговаривала, а потом испортила мне свидание. Это я злиться на нее должна!

 – Не провоцируй ее, ладно? Обещаешь? – она взяла мою руку в свои  покрасневшие от холода ладошки и прижала к груди.

 – Перед лицом моих товарищей торжественно клянусь! – я отдала пионерское приветствие, – Пойдем уже греться, я офигеваю от холода.

Егор и Величко возились с буржуйкой, устрашающего вида допотопной чугунной печкой на  ножках. Я такие только в кино видела, в фильмах про войну,

 – Уверена, что ничего у них не выйдет, – прошептала мне на ухо Алена.

И как в воду глядела. Не смотря на все их усилия, огонь разгораться не хотел, а от дыма запершило в горле. У Величко нашлось несколько пар носков и штанов переодеться из мокрой одежды, в ботинки напихали газеты и поставили поближе к печке, на всякий случай. Егор не сдавался и продолжал колдовать с буржуйкой, теперь огонь гас не сразу, а держался несколько минут. Стало немного теплее, почти не дымило. Алена  укуталась в плед и заснула, Вера задремала рядом с ней. Величко, предоставив Егору в одиночку разбираться с буржуйкой, утащила меня в дальний закуток и горячо зашептала, почти запечатывая влажными губами мое ухо: “Ну и денек! Если бы я знала, что так будет, никуда бы не поехала. Я пошла погулять, Егор за мной увязался, за ним Алена. Ты себе не представляешь, что было! Она там, в этом вагоне, такое устроила…”

 – В каком еще вагоне? – громко, во весь голос, спросила я.

 – Тише! – Величко схватила меня за руку, – что ты орешь? Эта сейчас проснется, –  она кивнула в сторону дремлющей Веры, – обыкновенный вагон, товарняк, стоит там в лесу на заброшенных путях. Когда дождь начался, мы туда залезли. Я раньше никогда туда не лазила, боялась. Прикинь, я думала, он загаженный весь внутри, а там ничего, только пыльно очень. И вдруг Алена как начнет блевать. Я такого никогда не видела. Весь вагон облевала: стены, потолок, все! Вроде как закончит, а потом опять по новой. Даже сознание теряла. Я ей голову держала, а Егор снаружи топтался,  потому что ему запах рвоты противен. Он за это время бутылку водки один выпил и ничего, только помрачнел очень, прямо жуть.

– Да уж, а так-то он просто солнышко ясное.

Егор сидел на корточках перед буржуйкой, красные тени падали ему на лицо. Как будто услышав наши последние слова, он поднялся и пошел к нам.

– Вроде бы тянет. Я там поиграл с задвижкой на трубе… но дрова отсырели совсем. У вас солярка есть?

– Есть, наверное, канистра в сарае. А зачем?

– Надо замочить кирпичи в солярке и потом топить ими. По два кирпича, так надолго хватит, на всю ночь. На Севере все так делают. Короче, – он повернулся ко мне. –  Давай снимай куртку, я пойду кирпичи поищу, – я и забыла, что до сих пор была в его куртке и шарфе.

Он надел куртку, натянул на ноги сапоги отца Величко и вышел на улицу.

– Слышала, кирпичами печь топить? – Величко покрутила пальцем у виска. – Вся семейка такая!  Мы Алену еле до дома дотащили, а тут эта психическая беснуется! Говорит, тебя увел маньяк. А здесь на самом деле народ балует, всякое люди говорят. Егор не хотел идти, но она его заставила. Еще бы, поспорь с ней. Слушай, я ее боюсь!

Мы захихикали, но быстро затихли. Вера сидела на топчане, подобрав под себя ноги. Она уставилась на меня, выпятив вперед подбородок. Я в первый раз заметила, как они с Егором похожи.

– Нет, ну ты наглая, еще смеешься. Вроде, как все в порядке? Ты нам своим блядством все выходные испортила. У тебя пизда рулем, а мы должны бегать тебя спасать.

– Как ты, однако, не литературно выражаешься, а еще студентка филфака. И потом, кто вас просил меня спасать? Занимались бы своими делами, а не лезли, куда не просят.

– Ух ты, какие мы смелые. Просто Зоя Космодемьянская какая-то!

 Эх, зря она  Космодемьянскую приплела. У меня с Зоей отношения не сложились. Еще с того достославного вечера в шестом классе.

– Да, Зоя – героиня, а ты – мокрощелка. – Вера глядела на меня с ненавистью

– Сама ты мокрощелка! А Зоя твоя героиня из той же серии, что и Павлик Морозов или молодогвардейцы.

– Это, в каком смысле?

– А в таком: что там было на самом деле, никто не знает. Зато все, о чем нам со школьной скамьи трендят и втюхивают – это вранье, фальсификация, пропаганда. Ни слова правды не говорят!

– Ну-ка, ну-ка, просвети нас. В чем же, правда, по-твоему?

– А в том, что Зоя, если она вообще существовала,   не с немцами   воевала, а поджигала деревни, дома русских крестьян, выгоняя их зимой на лютый мороз. Потому что Сталин отдал тайный приказ – сжигать все деревни, все дома, чтобы  заставить немцев мерзнуть под открытым небом. А что со своими будет, им как жить? Старикам, женщинам, детям? В Петрищево вообще немцев не было…

-Молчать, тварь! Ненавижу таких как ты, как вы все. Ненавистное отродье. Ходите по нашей земле, отравляете наш воздух своим зловонным дыханием. Мы воевали, мы своей кровью эту землю поливали, пока вы в Ташкенте брюхо набивали. А теперь ты, гнида, вместо того, чтобы сказать спасибо, наших героев грязью поливаешь. 

У меня перехватило дыхание. Такого я не ожидала. Хотела ей сказать, что оба моих деда прошли всю войну от звонка до звонка, а бабушка уехала в эвакуацию в Сибирь с военным заводом, но язык прилип к гортани. Я не могла произнести ни слова, так мне стало противно. Доказывать ей что-то, оправдываться. Я уставилась в пол, чтобы только не смотреть на нее, не видеть ее искаженное лицо. Мелькнула тень, меня обдало волной холода и запаха табака.

– Из-за вас, из-за вашей породы… она вдруг захлебнулась словами, послышался стук, как будто что-то тяжелое упало на пол. Я подняла голову. Егор сбил Веру с ног и душил ее, склонившись над распластанным на полу телом.

– Заткнись, заткнись уже. Чтобы я больше ни одного слова от тебя не слышал. Ты поняла? Вообще рот не открывай. Один звук, и я тебя удавлю, как гадину.

Алена проснулась, села на диване и с необъяснимым для меня бесстрастием наблюдала за ними, как будто в разворачивающейся перед ее глазами сцене не было ничего необычного. В паре метров от нее Вера корчилась, сучила ногами по полу, но вырваться из хватки Егора не могла.

– Успокойся, не дрыгайся, только хуже будет. Лежи спокойно. Если поняла, постучи рукой по земле.

Вера подрыгалась еще немного, но потом сделала, как он велел. Егор разжал руки, встал и рывком поднял сестру с пола. Они смотрели друг на друга, не говоря ни слова, потом она пошла и села обратно на диван. Егор повернулся ко мне. От его взгляда меня просто вынесло из дома на улицу. Мне он возможности сдаться не предоставит, задушит к чертям. Следом за мной выкатилась Величко.

– Через 15 минут последняя электричка на Москву. Если бегом, то успеем.

Укладывались спать в гробовом молчании. Алену оставили как есть на топчане, завернутую в плед. Величко разложила диван для себя и Веры. Рядом с дверью стоял колченогий детский диванчик, на который можно было лечь, только свернувшись в калачик. Из щели под  дверью задувало, и я никак не могла согреться, сколько ни натягивала на себя провонявший нафталином тулуп, который Величко дала мне вместо одеяла. Егор расположился на полу в спальнике.

Я проснулась от того, что кто-то с силой тряс меня за плечо. С трудом разлепила глаза, передо мной маячило белое пятно, но кто это, я в темноте различить не могла. “Вставай, просыпайся”, – сказал женский голос.  Кажется, Алена, хотя, может быть, и Вера. Неужели   проснулась среди ночи и хочет выйти со мной во двор, потолковать, пока все спят? Я села на кровати. Ужасно болела голова, во рту пересохло. Я встала на ноги, хотела дойти до кухонного закутка попить воды, но темнота вокруг меня закрутилась волчком, ватные ноги подогнулись, и я упала на пол. Боли от падения я не почувствовала и отключилась, ушла в черноту. Вернул меня к сознанию тот же  голос: “Очнись! Кричи! Буди всех!” Я попыталась крикнуть, но язык меня не слушался. Передо мной маячило ее лицо, но в глаза будто насыпали песок, и разглядеть ее я не могла. Я вообще не понимала, что происходит, в голове была мутная пустота.   Я поползла и наткнулась на Егора. Он сел, застонал, схватился за голову: “Алена!”   С трудом доползла до дивана, приподнялась на коленях, прямо передо мной с закрытыми глазами лежала Вера, за ней, повернувшись к стене, Величко.

– Вера! – позвала я. Она резко открыла глаза и вдруг закричала на одной ноте. Ее тело сотрясалось в конвульсиях, потом тряска прекратилась так же внезапно, как и началась, она беззвучно, как рыба, открывала рот. Но, слава Богу, от ее крика проснулась Величко, рывком села на диване, глаза широко раскрыты, смотрит не на меня, а куда-то вбок.

“Открой дверь, проветри дом”, – опять сказал голос. Я не поняла, зачем это надо делать, но из последних сил поползла к выходу. Силы меня покидали, движения становились все более вялыми. Добравшись до двери, я подтянулась за ручку и отодвинула задвижку. Навалившись всей тяжестью на дверь, я вывалилась на улицу, скатилась по ступенькам и упала на тронутую изморозью землю.

Очнулась от холода. Меня  колотило, так что зуб на зуб не попадал. В голове по-прежнему шумело. Как сквозь вату доносились голоса. Я попыталась приподняться. Голоса умолкли, и кто-то аккуратно и нежно помог мне сесть. Я огляделась. Мы впятером рядком сидели у забора, вдалеке от дома. Бледные, помятые, трясущиеся от холода, но живые. Они смотрели на меня с любовью, даже Вера, хотя выглядела она хуже всех, точно вернулась с того света.

– Молодец! Если бы ты не проснулась и всех не разбудила, мы бы точно угорели, – Егор раскурил сигарету и протянул мне –  Надо эту буржуйку пойти утопить в реке. Ты, Надя, мне потом еще спасибо скажешь.

 – Даже не думай, отец меня убьет. Хорошая печка, сто лет работала, и все в порядке всегда было. Это ты мастер-ломастер, заслонку задвинул.

– Это не я, – говорить было больно, как будто я жевала наждачную бумагу.

– Что не ты?

– Не я разбудила. Это Зоя.

– Какая Зоя? – они переглянулись.

– Зоя Космодемьянская. Она пришла, меня растолкала и велела  будить остальных. А я не понимала зачем, дыма не было, ничем не пахло. Но она говорила, я делала.

Они молча смотрели на меня.

 – А почему ты думаешь, что это Зоя Космодемьянская? –  осторожно спросила Алена.

 – А кто  же?  У нее  еще пилотка была, такая, с красной звездой.

– Ага – Вера усмехнулась, – А говорят, это я сумасшедшая.